Доктор Ахтин. Бездна - Страница 64

Когда понимаю, что все три составляющие конгломерата больше не соединены, я легким движением пальцев беру гвоздь и отбрасываю его. Ржавый металлический предмет со звоном падает на пол в полной тишине, — лики Святых на иконостасе больше не смеются, ангелы вернулись на свои места, малыш на коленях Богоматери улыбается.

Дальше пошло быстрее. Я знаю, что надо делать, поэтому второй гвоздь из правой стопы упал на пол практически сразу. До поперечной перекладины креста и прибитых рук далеко, поэтому, оглядевшись в полумраке Храма, освещаемого несколькими свечами, я подтаскиваю какое-то покосившееся от старости деревянное сооружение, которое при ближайшем рассмотрении оказывается то ли кафедрой для чтения проповедей, то ли лестницей, ведущей в небо. Я залезаю на него. Лицом к лицу со Спасителем, глаз которого неотрывно наблюдает за мной. Вытаскиваю гвоздь из правой руки. А затем — из левой. Обе руки безжизненно падают вдоль тела.

Ничего не произошло. Человек больше не прибит к кресту, однако он по-прежнему висит на нем.

— Почему? — спрашивает Богиня удивленно.

Глядя в глаз человека, я беру его за бока. Услышав руками очень редкие удары сердца, я улыбаюсь — приветствую тебя, человек, несущий свой крест вечно. И прочитал в глубине глаза ответ — здравствуй, человек, получивший дар божий в безумное время.

— Он несет крест на себе.

— Как это?

— Дерево деревянного столба стало частью его позвоночника. Надо разделить это сращение, чтобы снять его с креста.

Я говорю, а руки в это время сдвигают в сторону длинные волосы и стирают кровь. Когда открывается правый глаз, я не верю тому, что вижу. Или я просто не хочу верить. Или сознание отказывается верить тому, что таится в глазах человека, висящего на кресте.

Сухие потрескавшиеся губы Страдальца раздвигаются и еле слышно произносят:

— Руах элохим.

Отшатнувшись, я неловко спрыгиваю вниз, потому что не могу удержаться на шатком скрипящем сооружении.

— Что он сказал?

— Он сказал — руах элохим.

— Ну и что? Почему ты так испугался?

— Я не испугался, — говорю я, — просто увидел будущее.

В Храме сгущается полумрак. Я смотрю на Богиню и повторяю внезапно охрипшим голосом:

— Я видел, что будет.

— Ну и что, — пожимает плечами Богиня, — я тоже много что вижу, но это не значит, что этого надо бояться. Когда ты знаешь, что тебя ждет, ты можешь подготовиться к этому. Ты лучше скажи, можешь ты снять с креста и помочь ему?

— Кто бы мне помог, — задумчиво говорю я и смотрю на гаснущие свечи. Одна за другой горящие огоньки исчезают, поглощенные тьмой, и Храм медленно, но верно, стал скрывать свои тайны.

— Жаль, что мы не смогли помочь ему, — говорит она, — когда хочется сделать доброе дело, надо его делать.

Богиня поворачивается и идет к выходу. Три шага и темнота скрывает её.

— Не уходи, — прошу я тихим голосом.

— Если знаешь будущее, зачем хочешь оставить меня, — голос растворяется во мраке.

Я поворачиваюсь к человеку, распятому на кресте, и пытаюсь увидеть снова его глаза, но — голова опущена и глаза закрыты, а мрак скрывает черты лица. Вижу, что осталось всего пять свечей, а, значит, мне надо торопиться. Вновь взобравшись то ли на кафедру, то ли на лестницу, я прижимаюсь к ослабленному страданием телу и начинаю отделять его от креста. Руки делают дело, а сознание, падающее в пропасть, кричит от безграничного ужаса.

Бездна, распахнувшаяся передо мной, поражает безумным отсутствием размера.

Тьма, убивающая органы чувств, заставляет разум искать хоть что-то, за что можно зацепиться.

Реальность исчезает, не оставив после себя ничего.

Надежда, вспыхнув ярким пламенем, гаснет.

Вера рассыпается в прах.

Остается только любовь, — всего лишь легкое дуновение ветерка, как незримое воспоминание из других реальностей, — и она не дает ничего, кроме приятного ощущения теплой руки, которая ведет тебя из тьмы к свету далеких фонарей.

Когда последняя свеча гаснет, невесомое тело Иисуса освобождается из деревянного плена. Ноги не держат, поэтому я падаю назад, прижимая к себе больного человека и инстинктивно защищая его от удара. Долетев до земли, от боли я забываю, как надо дышать. Сердце бьется всё реже и реже. В абсолютной темноте зрение перестает быть объективной необходимостью, а осознание своей участи погружает разум в непроницаемый мрак.

Бездна принимает меня.

Я, как блудный сын, робко улыбаюсь.

Я вернулся туда, откуда пришел.

11.

— Ну, дорогая моя, вот и до декретного отпуска дожили!

Мария Давидовна посмотрела на довольное лицо Светланы Геннадьевны, и выдавила из себя улыбку. Она пришла на прием в женскую консультацию, заставив подняться себя с постели. Не хотелось ни выходить из дома, ни общаться с людьми, ни слушать рекомендации и советы доктора.

Единственное, чего она хотела, — забраться с головой под одеяло. Закрыть глаза. Перестать думать, видеть, слышать и говорить.

— Кажется, что совсем недавно всё только начиналось, а вот уже и финишная прямая, еще пару месяцев, и надо будет выбирать родильный дом. Давайте, Мария Давидовна, вставайте на весы. Сейчас я посмотрю на вас, и потом займемся оформлением документов. Больничный лист, родовой сертификат, справка о ранней явке, — всё, как положено.

Доктор беспрерывно говорила и писала в карте, почти не глядя на пациентку. Встав на весы, Мария Давидовна дождалась звукового сигнала и сказала равнодушным голосом:

— Шестьдесят восемь килограмм, триста грамм.