Доктор Ахтин. Бездна - Страница 35

Мария Давидовна вышла на крыльцо поликлиники. Спорящей парочки уже не было. Она посмотрела на небо — низко висящие серые тучи, редкие «белые мухи», как предвестники скорой зимы. Да, уже середина осени, за которой придет зима. А потом будет весна. Она мысленно посчитала, в каком месяце она будет рожать. Получилось, что в конце марта или начале апреля. Она улыбнулась, словно эти весенние месяцы будущего года совсем недалеко. Время пролетит быстро.

Мария Давидовна пошла домой, думая о том, что она расскажет ребенку о встрече с ним. И что она даст своему ребенку всю свою любовь и нежность.

На стоянке перед поликлиникой в служебном автомобиле сидел капитан Ильюшенков. Он пристально смотрел на женщину, стоящую на крыльце и созерцающую окружающий мир со счастливой улыбкой на лице. Если вначале он подумал, что Гринберг пришла в поликлинику к терапевту или какому-нибудь другому специалисту, то теперь он начал сильно в этом сомневаться. Такое же выражение лица он видел у своей жены, когда она впервые сказала ему о своей беременности.

— Что же, если я думаю в правильном направлении, то надо точно узнать, в чем тут дело, — пробормотал он в тишине автомобиля. Он смотрел вслед уходящей к автобусной остановке доктору Гринберг и пытался прийти в себя от пришедших в голову неясных предположений.

6.

Мы по-прежнему идем вдоль реки, которая медленно несет свои воды в неизвестную даль. Я поднимаю голову и вижу первые снежинки, которые падают сверху. Похоже, что скоро придет зима. Вчера мы доели последние запасы продуктов, которые в последние дни старательно растягивали. В глазах Виктора я всё чаще замечаю обреченное непонимание происходящего — он никак не может смириться с тем, что заблудился в тайге и не знает, где находится. Валентин молчит уже два дня, и, судя по лицу, ненавидит всё и вся.

Я спокоен и невозмутим, потому что уверен в том, что скоро всё закончится. Нет, я не думаю, что мы придем к людям. Я уверен в том, что в ближайшее время в сознании Валентина голод и ярость преодолеют страх и нерешительность. Он станет самим собой, и в этот момент мне надо быть рядом с Виктором.

Потому что он мне нравится, и мне бы не хотелось, чтобы он умер, как жертвенная скотина.

— Какое сегодня число по календарю? — спрашиваю я.

— Пятнадцатое октября, — отвечает Виктор.

— Для середины осени еще достаточно тепло.

— Не знаю, — мотает головой Виктор, — может, так оно и есть, но если мы в ближайшее время не выйдем к людям, то нам придется очень нелегко. Особенно тебе — в свитере и ветровке.

Я слышу явное сомнение в его голосе. Он совсем не уверен в том, что мы найдем людей.

— В последние годы на Урале зимы теплые, — неожиданно для нас говорит Валентин, — впрочем, как и во всей европейской части России.

Виктор останавливается, поворачивается к нему и спрашивает:

— А с чего ты решил, что мы сейчас находимся на Урале?

— А где же еще? — опешив от удивления, говорит Валентин.

— Не знаю. Если бы мы были в уральской тайге, то я бы знал, куда идти.

Он отворачивается от собеседника и продолжает путь.

Валентин отрешенно смотрит на его спину, и не знает, что делать. На лице странная мимика — дрожащие веки, перекошенные губы, словно он вот-вот заплачет, крылья носа раздуваются, будто слепая ярость заполонила его сознание. В глазах отсутствует ясность, словно он пытается объяснить самому себе то, что не может понять, и что не принимает Виктор.

Я задумчиво смотрю на Валентина. Мне кажется, что у него совсем плохо с разумом, но у меня нет диагноза. Если бы я мог сжать руками его голову, чтобы увидеть проблему, то всем нам было бы проще.

— Что смотришь?! — зло говорит мне Валентин.

Улыбнувшись, я ничего не отвечаю.

— Что скалишься? Доволен, что мы заблудились?!

Валентин почти кричит. Обвиняя меня, он складывает в своем сознании образы. Он составляет из образов рациональное с его точки зрения решение проблемы:

— Это ты виноват. Да, мы заблудились в тот день, когда появился ты. Если мы убьем тебя, то сразу найдем дорогу домой.

Сначала он кричит мне в лицо обвинения и угрозу, а потом выполняет то, что сказал. Валентин всем телом бросается на меня, и, сбив с ног, оказывается сверху. Я пока не сопротивляюсь. Сейчас мне нужен телесный контакт.

Противник, сидя сверху, сжимает мою шею руками. Он что-то кричит прямо в лицо, но я не слышу его. Я перестаю дышать, но пока в этом нет проблемы. Подняв руки, я сжимаю лицо Валентина, как бы отталкивая его, но на самом деле я делаю всё, чтобы увидеть его проблему. У меня есть несколько десятков секунд, и этого вполне хватает. Когда я понимаю, что можно сопротивляться, мне уже трудно это сделать. А точнее, я уже не могу ничего сделать, чтобы выжить. Валентин настолько тяжел, что я не могу пошевелить телом. Руки слабеют, отсутствие кислорода еще больше освобождает сознание, которое готово взлететь над местом битвы. В глазах появляется муть, — мне кажется, что лицо Валентина расплывается. Оно меняется настолько, что я вижу над собой совсем другое лицо — молодое и улыбающееся. Губы начинают шевелиться, и в сознании возникают слова:

— Слова не могут выразить любовь. Слезы ослабляют. Прощание — удел неуверенных и слабых духом. Смерть для тела вовсе не означает смерть для духа. Я — Человек, и мне ненавистна эта мысль. Поэтому — давай будем жить красиво. А когда придет смерть, не забудь отпустить своё сознание. Есть иные миры, существуют другие пространства. Возможно, там нас ждут, и, может быть, там нас любят.