Отец Федор услышал каждое моё слово. Я вижу это по его глазам. Он смотрит на меня с некоторым удивлением, словно я неведомая букашка, которую он готов прихлопнуть. Затем его лицо отдаляется, но зато стремительно приближается ботинок.
И я снова проваливаюсь в бездну.
Когда я вновь возвращаюсь, боль, по-прежнему, со мной, но теперь она тупая. Беспокоит не сильно, но и полностью не исчезает, как бы давая понять, что она всегда будет со мной. Может, это то, что мне надо — через боль всегда помнить о том, что мой путь тернист и труден, что идти супротив стада сложно и муторно, что одиночество — это тяжкая ноша, которую нужно тащить в гору.
Теперь я чувствую тело, но это тоже одна сплошная боль. Видеть я не могу, но понять, что с телом способен. Я отпускаю сознание — это так просто, когда боль окутывает его — и смотрю на себя со стороны.
Моё тело лежит на плоском камне, как бы на возвышении, но значительно ниже, чем стоит отец Федор. Мои руки вывернуты назад и привязаны к ногам, петля затянута на шее: при любой попытке двинуть конечностями, петля сразу затягивается и душит меня. Наверное, так должно быть, потому что я еще не пробовал подвигать руками или ногами.
Пророк говорит, обращаясь к пастве, и я, вернув сознание назад, слушаю:
— Испытание веры бывает всегда, в каждую секунду и каждую минуту. Грех присутствует везде, и в этом мудрость Бога, ибо только так Он сможет отделить зерна от плевел, только таким образом Он приведет Избранных в Царство своё.
— Мало только молиться и выполнять заветы Господа нашего, недостаточно соблюдать ритуалы и постится, трудится во славу Бога и с именем его на устах отдыхать от трудов праведных. Надо каждое мгновение думать о Нем, и сопровождать мысли молитвой, истовой и ежедневной, ибо только так мы сможем увидеть искушающего нас Сатану. Ибо он явит вам чудеса, и, забыв об истинном Боге, вы принесете ему свои души.
— Коварство и хитрость Сатаны огромно и выразительно, — он называет себя доктором и дает вам призрачный шанс на излечение, но есть ли среди нас те, кто излечился?
— Нет! — отвечает громкоголосый хор паствы.
Я улыбаюсь. Я знаю, что тени не способны на благодарность, и теперь я уверен в том, что тени легко предают тех, кто помог им. Так же, как они легко обманывают, когда надо вывернуться и сохранить свою совесть в неприкосновенности. Так же, как они легко предают родных и близких, когда искушение выгодой сильнее родственных чувств. Так же, как они легко перешагивают через трупы, когда встает вопрос об их жизни.
Стадо обречено, даже если пастух уверен в правильности пути.
— Есть ли среди нас те, кто почувствовал облегчение после того, как испытал на себе чары Сатаны?
— Нет!
Звук отрицания отскакивает от стен и возвращается эхом, и я его слышу многократно, словно молоток раз за разом бьет по шляпке гвоздя. Тупая боль в голове усиливается, и в этом есть определенная прелесть — уж лучше боль, чем моё ничем не обоснованное доброе отношение к тем, кто приносил ко мне телесное страдание.
Иногда я думаю, что мой основной и главный Дар — убивать.
— Сатану можно убить только сообща. Только, когда мы все вместе скажем ему — нет! Только, когда в едином порыве мы нанесем ему удар. Есть ли среди нас хоть кто-нибудь, кто встанет на его защиту? Ибо если таковой будет, даже если он только мысленно желает ему добра, мы не сможем одолеть Сатану.
— Я спрашиваю — какое наказание заслуживает искушающий нас?
— Смерть!
И снова эхо шелестящим звуком пронзает пространство пещеры.
— Я спрашиваю — уверен ли каждый в своем решении?
— Да!
— Я спрашиваю — нет ли колебаний в вере и доброты в сердце по отношению к Сатане?
— Нет!
Я двигаю ногами, и петля затягивается на шее. Удушение, как первый шаг в Тростниковые Поля. Невозможность вдохнуть, как медленное мучительное умирание, которое создает иллюзию ухода от действительности. Инстинкт самосохранения заставляет мышцы на руках напрячься, но это только затягивает петлю. Я не дышу. Боль в голове исчезает, унесенное сознанием в никуда. В глазах мутнеет, и, когда Богиня появляется передо мной, я улыбаюсь.
Надеюсь, что теперь она никогда не покинет меня. Я ведь всё это время только этого и хотел, — вернуться в темный зимний лес и идти с ней рука об руку к свету далеких фонарей. Простое желание из детства, которое невозможно вернуть назад, если не знаешь, как это сделать, или не веришь в то, что такое возможно.
Всё просто.
Не надо цепляться за жизнь, потому что это призрачное и неумолимое движение в бездну. Каждый из теней верит в лучшее, думает, что рано или поздно придет счастье или хотя бы появится смысл, но — всё бесполезно. Впереди зияющая бездна, бездонная и несправедливая, черная и пустая, безжалостная и холодная.
Тени верят в чудо, в реинкарнацию и загробную жизнь.
Тени умоляют Бога открыть врата Рая.
Стадо лелеет надежду, что пастух приведет их к Божественному Свету.
Но каждого из них приветствует Бездна, ожидая увидеть и услышать смертельный страх, исторгнутый тысячами вопящих от ужаса ртов.
Зная это, надо просто перестать дышать и улыбнуться, приветствуя Богиню.
Петля на шее внезапно ослабла, и я непроизвольно делаю вдох. Человек слаб своими безусловными инстинктами. Я слышу своё хриплое дыхание, и мне хочется вопить от ненависти к своему убогому телу.
Богиня уже протянула мне руку, — еще пару секунд, и я бы вернулся в зимний лес.
— Готов ли ты покаяться перед смертью?
Я слышу голос Пророка, и открываю глаза. Он смотрит на меня сверху, и, освещенный светом многочисленных факелов, его фигура кажется огромной.