Доктор Ахтин. Бездна - Страница 56

• Предыдущая
• 56 / 72
• Следующая

— Бог милостив, попроси у него прощения, раскайся, и у тебя будет маленький шанс спасти свою душу.

Еле заметно кивнув, я как бы говорю Пророку, что готов.

— Подними его, Агафон.

Я не чувствую ног, поэтому, когда Валентин поднимает меня, ему приходится поддерживать вертикальное положение моего тела. Чувствуя опору, я поднимаю глаза и смотрю на многочисленные белые пятна. Тени взирают на меня, кто с ужасом, кто со страхом, кто с удивлением, кто с презрением, кто с радостью, — и в этом море разных чувств, я не замечаю ни одних глаз, в которых можно было бы заметить искорки сочувствия или благодарности. И в этом нет ничего удивительного, — стадо заслуживает той участи, которую им принесет Пророк.

Бездна ждет их.

И зная это, я неожиданно для самого себя говорю ясным и громким речитативом:

— Видите ныне, видите, что Я,
— И нет Бога, кроме меня.
— Я умерщвляю и я оживляю.
— Я поражаю и я исцеляю.
— И никто не избавит от руки…

Я не смог закончить фразу, потому что камень, зажатый в руке Валентина, закрывает мне рот, ломая передние зубы и кости лица.

3.

Горящая свеча на столе. Селедка под шубой и бутылка белого вина. Нельзя, конечно, но если пару глотков, то ничего страшного не случится. Это меньшее зло для плода, учитывая их совместное одиночество в Новогоднюю ночь.

Мария Давидовна улыбнулась своим мыслям. Последние лет шесть, или семь, она встречала Новый Год одна. И вот, новый две тысячи десятый, и — она не одна. Погладив живот, — спасибо, что ты есть, — она посмотрела на часы. Еще пятнадцать минут до боя курантов. Она ждет этого момента, словно после произойдет что-то замечательное, незабываемо прекрасное и обязательно красивое. Она верит в чудо, не смотря на то, что из года в год чудеса не случаются.

Если трезво подумать, смешно и грустно. Взрослая тетка, возводящие воздушные замки. Она сотни раз говорила себе, что мечтать надо, что верить надо, но утром первого января мечты и надежды рассыпались в прах. И это тоже приходилось принимать, стиснув зубы, с нестерпимым желанием разрыдаться, с тоскливо щемящей болью в сердце.

В телевизоре шумное веселье сменяет лицо Президента. Протянув руку, Мария Давидовна налила в бокал вино и стала слушать привычные слова, которые уже давно казались глупыми и пустыми. Что было в уходящем году, уже ушло, а что будет в новом, — произойдет не с ней и радости не принесет. Ну, за маленьким исключением, которое никоим образом не прозвучит в новогодней речи Президента.

С первым ударом курантов Мария Давидовна сделал глоток кислого вина и, поморщившись, поставила бокал на стол.

— Ну, здравствуй, Новый две тысячи десятый, — сказала она, и засмеялась. Каждый год она здоровалась с Новым Годом, и ни разу он не ответил ей. Задумчиво ковыряя салат, она смотрела на экран телевизора и думала о том, что её ждет в ближайшем будущем. В марте родится ребенок, и это самое важное событие в следующем году. Всё остальное по значимости меркнет перед этим событием.

Хотелось бы, чтобы Ахтин был рядом, когда это произойдет, но — надо реально смотреть на вещи. Даже если он жив, — а он жив, и в этом нет сомнений, — он не сможет быть рядом. Кто в этом виноват? Конечно же, он сам, но так ли уж это важно. Она справится с трудностями и вырастит мальчика, вполне достаточно знать, что Ахтин жив.

Мария Давидовна выключила телевизор, и от внезапно наступившей благостной тишины, почувствовала облегчение, словно шум вселенского веселья давил на сознание. Переместившись на диван, она удобно устроилась и подумала, что немного почитает перед сном. Однако, открыв книгу, поняла, что хочет спать, — глаза закрывались, в голове возникло ощущение умиротворения. Отвалившись на подушку, она уснула.

Полумрак подвала. Стены из бетонных блоков, покрытые грязью, копотью и похабными надписями. Из редких узких окон, покрытых серым налетом, пробивается скудный солнечный свет. Запах, смешанный из затхлости замкнутого помещения, гниющих нечистот и… свежих внутренностей. Монотонный чавкающий звук привлек внимание, — в углу собака с грязной свалявшейся шерстью погружает свою морду в живот трупа, отрывает куски внутренностей и неторопливо жует. По раздутым бокам видно, что она уже насытилась. Равнодушно глянула на неё, не прерывая своего пиршества.

Она посмотрела вниз, на свою ногу, которую кто-то пытался укусить. Толстая крыса лениво пыталась ухватить её за щиколотку (не хочу, но попробую).

Взвизгнув, она запрыгнула на рядом стоявший топчан, который сколочен из обломков досок и небрежно покрытый грязной телогрейкой.

Собака вздрогнула всем телом, и укоризненно посмотрела на человека, — что же ты мешаешь кушать.

Крыса, ничуть не испугавшись, неуклюже переваливаясь, затрусила вглубь подвала.

Теперь, когда потолок подвала близок, — протяни руку, достанешь, — на нем появились буквы. Бегущая строка из черных букв на когда-то побеленном потолке.

«Что, хреново? И даже не мечтай, что все образуется и вернется на круги своя. И даже не думай, что, проснувшись, ты найдешь себя и свой мир, в котором всё осталось по-старому».

Она читала и слышала в голове скрипучий противный голос.

«Теперь придется долго жрать это дерьмо, жить с осознанием своей ублюдочности. Ты будешь молить смерть прийти за тобой, будешь умолять своего бога об избавлении, но ты знаешь, что тебя ждет».

Слова сменились изображением, — участок потолка и стены напротив превратился в желеобразную поверхность, из которой стало формироваться лицо. Прекрасное и порочное, с гипнотизирующими глазами, влекущими за собой, и губами, обещающими сладкие мгновения. Глядя в бездонную глубину колеблющихся на потолке глаз, ощущая их призывную силу, она вытянула палец в универсальном жесте, то ли пытаясь попасть в его глаз, то ли посылая подальше.